ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Разве знает Хозрев, что российский успех не пойдет ему впрок, что он слишком вскружит ему голову и что через пять лет, во время борьбы за престол, ему выколют глаза и он проживет жизнь свою слепым?
И знают ли почетные караулы, расставленные у Тифлиса для отдания последних почестей телу Грибоедова, медленно движущемуся к Тифлису, знают ли они, кого они встречают?
2
Ночью были посланы люди к дому российского посольства, которое зияло дырами.
В руках у них были фонари и заступы.
Начальствовал ими Хосров-хан, шахский евнух.
Русское правительство требовало выдачи тела Вазир-Мухтара.
Хосров-хан велел копать ров. Вскоре обнаружились черные, полусгнившие тела и части тел. Их выбрасывали на поверхность рва, и они лежали рядом, похожие друг на друга, как будто под одним нумером изготовила их одна фабрика. Только у одних не хватало рук, у других ног, а были и вовсе безыменные, не имевшие названия предметы.
Хосров-хан знал, как приступить к этому делу. Он не полагался на себя: он слишком мало видел Вазир-Мухтара, чтобы узнать его. Поэтому он прихватил с собою несколько знакомых армян-купцов, которые утверждали, что узнают Вазир-Мухтара. Они часто видели его в Тифлисе.
[413]
Когда они говорили так, то воображали человека среднего роста, желтоватое лицо, синевыбритое, вытянутые вперед губы музыканта, глаза в очках.
Но когда Хосров-хан и купцы наклонились над не имевшими названия предметами, когда фонарь осветил их цвет и состояние, они отшатнулись и поняли: ничего не узнать.
Хосров-хан растерялся.
Он велел рыть дальше, перейти на улицу и вскопать канаву.
Предметы прибывали. В канаве нашли наконец руку не совсем обычную. Когда фонарь наклонился над нею, она ударила в него светящейся точкой. Хосров-хан вгляделся и увидел бриллиантовый перстень. Он велел отложить руку в сторону.
- Аветис Кузинян, - сказал он старому купцу, - узнай теперь, пожалуйста, Вазир-Мухтара.
Старый купец взял еще раз фонарь и снова обошел мертвецов. Вместе с ним ходили и другие купцы.
- Невозможно узнать, - сказал один из них наконец, и все остановились.
Аветис Кузинян все еще ходил с фонарем и всматривался. Потом он подошел к Хосров-хану. Он был старый купец из Тифлиса, знавший, что такое товар и как его продают.
- Тебе поручил шах отыскать Грибоеда? - спросил он евнуха по-армянски.
И в первый раз прозвучало имя: Грибоед.
- Так, значит, - продолжал старый Аветис Кузинян, - дело не в человеке, а дело в имени.
Хосров-хан еще не понимал.
- Не все ли равно, - сказал тогда старик, - не все ли равно, кто будет лежать здесь и кто там? Там должно лежать его имя, и ты возьми здесь то, что более всего подходит к этому имени. Этот однорукий, - он указал куда-то пальцем, - лучше всего сохранился, и его меньше всего били. Цвета его волос разобрать нельзя. Возьми его и прибавь руку с перстнем, и тогда у тебя получится Грибоед.
Однорукого взяли, руку приложили. Получился Грибоед.
Грибоеда положили в простой дощатый ящик. Его отвезли в армянскую церковь, там его отпели, и там он лежал
[414]
неделю. Потом взяли тахтреван, наполнили два мешка соломой и установили ящик между двумя мешками, потому что нельзя вьючить ни лошадь, ни осла, ни вола только мертвым.
И тахтреван тронулся. Повез его старый Аветис Кузинян и несколько других армян.
Вазир-Мухтар был ныне другой: граф Симонич, старый, подслеповатый генерал на пенсионе, был извлечен из отставки и назначен Вазир-Мухтаром.
Грибоедов снился по ночам людям. Нине он снился таким, каким сидел с нею на окошке ахвердовского дома.
В шлиссельбургском каземате снился он другу молодости Вильгельму Кюхельбекеру, не знавшему о его смерти. Они ни о чем не говорили, и Грибоедов был весел.
Катя вдруг задумалась в Петербурге, найдя его записку.
Грибоед на арбе, между двумя мешками соломы, медленно и терпеливо ехал к Тифлису.
3
Волы величаво поднимались в гору. Позади, на высоком берегу, была крепость Гергеры, голая, как гора. Впереди - мост, похожий на флейту Пана, быстрая речка играла. Грибоед между двумя мешками приближался к мосту.
Верховой в картузе и черной бурке только что переехал мост. Он быстро спускался по отлогой дороге. Поравнявшись с тахтреваном, он кивнул на ходу проезжающим и быстро спросил по-русски:
- Откуда вы?
- Из Тегерана.
- Что везете? - спросил человек, уже проезжая, и взглядом путешественника посмотрел на мешки и ящик.
- Грибоеда, - кивнул ему равнодушно Аветис.
Лошадь быстро несла человека под гору и вдруг затанцевала, остановилась. Человек натянул поводья.
Он всматривался в тахтреван. Волы помахивали хвостами, и виден был передний мешок и двое армян, сидевших сзади.
Пушкин снял картуз.
Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он
[416]
принял за ящик с плодами. Волы удалялись мерно и медленно.
Он поехал, удерживая коня.
Были ощутительны границы опаленной Грузии и свежей Армении. Становилось прохладнее.
Лиловые вымена впереди были холмами, дорога - пустой строкой черновика.
Река хрипела позади.
"Жизнь его была затемнена некоторыми облаками".
Тучи сгущались, круглые, осязаемые.
"Могучие обстоятельства. Оставил ли он записки?"
Дождь начал накрапывать, и вдалеке зарница осветила пунктиром зеленые пространства. Он обернулся. Волы были мухами внизу. Темнело. Дорога была дурная, и конь устал.
"Ему нечего более делать. Смерть его была мгновенна и прекрасна. Он сделал свое: оставил "Горе от ума"".
Конь брел, спотыкаясь. - Кляча, - сказал Пушкин, затянул ремни у бурки, надел башлык на картуз. Дождь лил... "Мгновенна и прекрасна... Поручим себя провидению. Бурка не промокнет. Гроб каков! Ящик".
Показались груды камней, похожие на саклю.
Женщины в пестрых лохмотьях сидели на камне - плоской кровле подземной сакли. Мальчишка с детской шашкой в руке плясал на дожде.
- Чаю, - сказал Пушкин, спешился и укрылся под каменный навес.
Ему вынесли сыру и молока.
Мальчишка топтался в луже; женщины смотрели ему вслед...
"Влияние роскоши и христианства могло бы их укротить, - подумал он, - самовар и Евангелие были бы важными средствами".
И вдруг вспомнил Грибоедова.
Тонкой рукой прикоснулся к нему Грибоедов и сказал:
И посмотрел на него.
Он был добродушен. Он был озлоблен и добродушен.
[417]
Он знал, хоть и ошибся. Но если он знал... - зачем...
Но власть... но судьба... но обновление...
Холод прошел по его лицу.
"Мы нелюбопытны... Человек необыкновенный...
Может быть, Декарт, ничего не написавший? Или Наполеон без роты солдат?"
- "Грибоеда".
[418]